Пьер Байяр в новой книге задается своим излюбленным вопросом: кто же настоящий убийца? Но теперь речь о шекспировском «Гамлете». Его «Дело Гамлета» предлагает разгадку тайны, вот уже четыре столетия не дающей покоя почитателям Шекспира, — вправду ли убийцей был Клавдий? Анна Каренина или Пьер Безухов у каждого читателя свои, и это замечательно!.. Но возникает вопрос: а какие они на самом деле? Французский литературовед и философ Пьер Байяр, предпринявший новое «следствие по делу» шекспировского Гамлета, отказывается принимать такое «на самом деле». Он утверждает: сколько читателей — столько и Гамлетов. Так ли уж плохо, что литературный герой во время прочтения «обрастает» личными впечатлениями и выбором каждого читателя, становясь его своеобразным «альтер эго»? И чем так плох «диалог глухих», то есть непонимание одного читателя другим? С редкой для научно-популярной литературы эмоциональной увлеченностью Пьер Байяр затевает с читателем интеллектуальную игру, привлекая на помощь фрейдизм и современную философию и заканчивая собственной, крайне неожиданной гипотезой о случившейся в замке Эльсинор череде жестоких убийств.

— Я тебе так скажу, — ожил сосед и откинулся назад. — Очень я жалею, что не родился евреем. Хоть и гнобят вас, бывает, и называют неприлично, а зато у тебя хоть дверь есть, понимаешь? Дверь. А мне надеяться не на что…

Через полгода весь Ленинград наполнился слухами о готовящимся еврейском погроме. Называли даже конкретную дату. Если не ошибаюсь, 20 января (1989 года). Были те, кто уехал из города или заперся в квартире. Незадолго до этой даты ко мне на работе подошла одна женщина, которую я знал достаточно шапочно, и сказала: «Мой сын работает в органах, он просил меня передать всем вашим, чтобы вы не волновались, всё будет в порядке.»

Система довольно легко его победила. Он так и не смог пережевать откушенное. Возможно, человек подобных взглядов, подобной энергии и работоспособности, но с другими манерами, умеющий лавировать в дебрях вашингтонской политической бюрократии смог бы добиться большего. Но такой не нашелся. И теперь уже невозможно представить, что в ближайшем будущем найдется. А Трамп, на мой взгляд, останется самой трагической личностью в американской политической истории последних поколений.

«— Колюха, представь “Гуляй-ногу”. А Кольку хлебом не корми. Сперва в сторонку отойдет, постоит там минутку, волосы себе поерошит. Обернется — глядь, а это уже и не Колька, а Гера-хромой, “Гуляй-нога”. Лицо в ухмылочке растянуто, чуб на глаза лезет и он его поминутно назад откидывает…»

«Ни в чем не сошлись они с первого дня, однако с первого же дня Сашку повлекло к Чапе. Была ли это необъяснимая симпатия или всего лишь потребность в дружбе, так долго прозябавшая в нем без дела, но Сашка будто ожил, будто стряхнул с себя сонливость, под действием которой находился целых три года. Всегда имея возможность при желании подремать среди дня, они подолгу разговаривали ночью. Говорил по преимуществу Чапа, умевший из всякой чепухи скроить некое подобие рассказа. А Сашке истории давались туго. Он и свою поведал несколькими натянутыми фразами. — Не боишься, — поймал его на слове Чапа, — что я кнокну куда следует? Вот смеху было бы: и ты отсидел, и папаню спрячут!..»

«Мне кажется, что бабочки не умирают, / они летают между разными мирами, / и если кто-то хочет весточку послать оттуда, / то прилетает это маленькое чудо, / ведь не случайно над могилами родных / витают бабочки как весточки от них…» 4. Николай Родионов. Над тихой водой. «Никогда не достичь нам границ мирозданья, / Никогда не понять смысл того, что в нём есть. / Божий дар, или всё же Его наказанье / Это всё, или так — всякой всячины смесь? / Всякой всячины мы нахлебались с избытком, / Ею плотно набив, под завязку мозги. / Ну и что? сколько было открыто, забыто? — / Даже в прошлое смотришь — не видно ни зги…»

Тарелки красного цвета помогают похудеть, а хорошо подобранная музыка — залог удачного обеда. Сорок две удивительные истории о еде, которые помогают есть по-умному. Что формирует наши вкусы еще в утробе матери? Почему любители остренького — настоящие авантюристы? Зачем, делая заказ в ресторане, надо смотреть на размер талии официанта? И почему молочный коктейль помогает порой лучше медитации? Ловко жонглируя психологическими терминами и ссылаясь на именитых нейробиологов, Мелани Мюль и Диана фон Копп отвечают на эти и другие вопросы. "Искусство есть по-умному — это не только умение поговорить о еде, но и умение готовить. Хотя бы иногда. И конечно, это должны уметь как женщины, так и мужчины. Ставьте будильник на полчасика позже обычного – выспавшись, вы примете правильное решение о том, что бы такое съесть на завтрак..."

...Позднее к трактату об ангелах добавились «Трактат об обезьяне» и «Трактат об исходе». Первое, что всплывает в памяти при слове «трактат» – это «Богословско-политический трактат» Спинозы. Прямо скажем, сочинение весьма далекое от поэзии. Поэтические трактаты? Как можно?

Человек, начавший читать эту книгу с оглавления, если он не профессиональный знаток эмигрантской литературы, скорее всего растеряется: «Кто эти люди, судя по всему, незаурядные, написавшие много хорошей прозы и хороших стихов? Впервые слышу!»

...На переднем плане был изображен край небольшого озера или, скорее, пруда, обильно заросшего ряской, кубышками и рогозом, а по берегу – кустарником, какими-то покляпыми деревцами и осокой. Из воды около самого берега выглядывал и тянул руки-корни огромный корявый пень с сидящей на нем неестественной величины зеленой квакшей; в воздухе кружили стрекозы, а водную гладь чертили всякие насекомые, типа водомерок, но тоже, на взгляд Рузанова, слишком крупные. ..

...Такие злые и неправильные, с точки зрения большинства населения столицы, мысли вертелись в голове пожилого художника Сергея Сергеевича Скворцова весной, в самом начале эпидемии, когда он пробирался до магазина дворами. И вид у него был неправильный. Он соорудил себе из плотной, стального цвета бумаги маску с разрезами для глаз, а по бокам черной краской пририсовал заклепки, словно маска была железной...

На свою удачу, будущий руководитель мирового пролетариата не знал, что Илья Лохматый язвительно высмеивал за его спиной «угреватую большевистскую философию», припечатывая ее создателя Промозглым стариком, Лысой крысой и Картавым начетчиком...

...Вернуться б в страну Невозврата далёкую / туда, где послушные струны гитары / глушили голодных чаек клёкот / и пустозвоны твоей стеклотары. / Вернуться б в страну Невозврата обманную, / где за поворотом мерещился рай. / И сыпался снег небесною манной. / Глаза распахни и ладонь подставляй...

Reduce, reuse, recycle. Сократить потребление, использовать повторно, перерабатывать. «Делать больше с меньшими затратами, чтобы свести к минимуму ущерб», – призывают экологи. Но, как утверждает эта книга, такой подход увековечивает модель производства с односторонним движением – «от колыбели до могилы». Эта модель датируется промышленной революцией и моментально превращает в отходы целых девяносто процентов материалов, созданных для изготовления товаров длительного пользования. Почему бы не оспорить представление о том, что человеческая индустрия должна неизбежно наносить ущерб природе? Почему бы не взять за образец саму природу? Дерево производит тысячи цветов, чтобы создать еще одно дерево. Мы не считаем такое изобилие расточительным, наоборот, мы расцениваем это явление как безопасное, красивое и высокоэффективное. «Отходы – это пища», – первый принцип, изложенный в книге. Продукты могут быть приспособлены к тому, чтобы по истечении срока службы они обеспечивали питание для чего-то нового – как «биологические питательные вещества», которые безопасно возвращаются в окружающую среду, либо как «технические питательные вещества», которые остаются в замкнутом контуре технологических циклов. Разрабатывая свои принципы (пере)проектирования всего – от ковровых покрытий до корпоративных кампусов, – Уильям МакДонах и Михаэль Браунгарт приводят жизнеспособные аргументы в пользу перемен.

Горькая участь ленинградских поэтов эпохи новеченто сравнительно с поэтами московскими ни на крохотную секунду не противопоставляет Ленинград Москве в целом. Ленинград ни на тютельку не был лучше. Он был хуже. Страха было больше. Режим в обоих городах был одинаково подл, человеческий материал одинаково низок, а ведь город — это люди, не камни и деревья.

Общество и наука в России распались на мелкие кластеры. Поэтому в разы выросло число членов РАН и в еще большей степени упали компетентность и вклад ученых в России в мировую науку. Проходимцы от РАН заинтересованы в личном обогащении. Нормальные члены РАН — в сохранении своего маленького коллектива. Нормальным ни президент, ни президиум совершенно не нужны.

В геометрии Евклида можно видеть первый ответ на вопрос Фалеса, сохранивший свое научное значение до наших дней. Область действия этого ответа ограничена миром геометрических фигур, но зато эмпирическая истинность и теоретическая полнота вполне убедительны. Следуя примеру Евклида, другой столь же убедительный и нетленный ответ дал Архимед в своей физике равновесия.

Представьте себе мир, где врач, сам того не ведая, выписывает препарат, который вам вреден; где вероятность получения вами серьезных увечий в случае автомобильной аварии на 47% выше, чем у другой половины человечества; где ваш домашний труд после напряженного рабочего дня мало кто замечает и ценит. Знакомая картина? Значит, вы, скорее всего, женщина. Кэролайн Криадо Перес вскрывает в книге серьезную проблему, напрямую влияющую на здоровье и благополучие женщин: разработчики различных продуктов и технологий опираются на данные, собранные о человеке, где «человек» по умолчанию «мужчина». Женщины же с их особенностями и потребностями остаются незамеченными. Автор обходит стороной глубокие дебаты о природе современного феминизма, но представляет бесспорные факты дефицита гендерных данных в самых разных областях — от политики и медицинских исследований до технологий, трудовых отношений, планирования городского пространства и медиа. Эта блестящая книга, получившая множество престижных наград, доказывает необходимость перемен и заставляет взглянуть на устройство нашего мира по-новому.

Одним из страшных пороков в нашей семье считалась лень, к ней приравнивались воровство и обман. В то время я не имел представления, что такое лень. В доме я никогда не слышал жалоб на усталость, утомляемость рассматривалась как естественное состояние и проявлялась в том, что человек хочет спать.

Ты сегодня все время в моем сердце, в моих мыслях, и я сейчас в состоянии писать тебе все тысячи истрепанных милых ласковых любовных слов. И когда я ночью шел выполнять не вполне безопасную работу, и судьба как будто совсем не благоприятствовала, я беззаботно шлепал по лужам, размешивал грязь, вспоминая наши встречи, твои поцелуи: уже наступило 1 мая, день твоего и поэтому моего праздника.

Дневник Рудашевского — это литература высокого уровня. И в этом смысле может быть сравним с дневником юной Анны Франк. Каждый из дневников охватывает период времени около двух лет. Свои записи Анна делала в крошечном укрытии, в котором она находилась с небольшой группой людей, Ицхок же был узником огромного гетто. Он и свидетель, и активный участник нравственной борьбы еврейской общины в то страшное время, когда над гетто нависла зловещая угроза полного истребления.

В книге «Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений» Кио Маклир отправляется в орнитологическое путешествие по большому городу и на своем пути размышляет о природе творчества и поисках осмысленной жизни. Оказавшись в сложной жизненной ситуации, рассказчица открывает для себя мир «бёрдинга», наблюдений за птицами. С одной стороны, эссе, исследующее наши взаимоотношения с окружающей природой, с другой — откровенный опыт автофикшн, упражнение в искусстве приметливости и дневник наблюдений за собой. Птицы для Маклир становятся тем же, чем были грибы для Джона Кейджа, бабочки для Владимира Набокова или пчелы для Сильвии Плат — внешним толчком к внутреннему путешествию. На более глубинном уровне Маклир поднимает вопросы о том, как нас формируют и воспитывают наши параллельные увлечения, и как мы можем прийти к тому, чтобы бережно относиться не только к девственным природным местам в мире, но и к пятнистым городским пространствам, в которых мы живем.

Там, где память устала и в гости не ждет человека,/ там, где воздух замешан на запахе скошенных трав,/ я ищу свое детство вне рамок контекста и века,/ аналитику текста судьбы беспардонно поправ

Поняла, что впервые совпали необходимые условия для существования в музыке: возможность играть как хочешь и умеешь, ежедневное присутствие в твоей жизни большого музыканта, который к тому же такой колдовски-непредсказуемый, почти сказочный персонаж, и уверенность, что сделанное тобой всегда будет им замечено, даже если он раскритикует результат.

«Фауст» — это откровение Нового времени, сакральный текст. Ни больше ни меньше. «Фауст» предлагает альтернативную (пиетическую) религиозность — с живым чувством Высшего начала вместо догматов, обрядов и молитв, в виде своеобразной дорожной карты самосозидания.

Дон и Донская земля издавна были привлекательным, но предельно опасным фронтиром. Сюда русские люди уходили от государственного произвола, долгов, суда и прочих тяжких вин. Здесь обретали свободу, но ставкой была жизнь. Великий царь-реформатор сделал Дон служивой рекой, по нему из Воронежа первый российский военный флот пришел отвоевывать османский Азов. Спустя несколько лет, после того как восстание казаков Кондратия Булавина было потоплено в крови, по вольной воде пустили виселицы. Примириться с этим местному населению было трудно, поэтому борьба за свободу продолжилась. В книге изложены несколько эпизодов из истории донской свободы, героями которой стали не только казаки, верой и правдой служившие Российской империи и династии Романовых, но и казаки-вольнодумцы, донские крестьяне и ростовские рабочие. Те, кто искал свободу на донских берегах, обретал и терял ее, погибал и побеждал. Амиран Урушадзе — кандидат исторических наук, доцент Южного федерального университета, специалист по истории Кавказа.

Говоря о преимуществах советского социализма и неизлечимых язвах загнивающего Запада, мои просветители оперировали хорошо знакомыми мне марксистко-ленинскими аргументами. Я быстро сообразил, что передо мной люди верующие, зашоренные, каким я был сам еще сравнительно недавно, почти до конца 1950-х.

Среди гостей Бориса Александровича был один старичок, с палочкой, с усиками, в каракулевой шапке пирожком. Все они звали его Максим. Как-то раз наша кошка накакала ему в калошу, и он сильно ругался. Потом я узнал, что это был украинский классик Максим Рыльский.