Категория «плагиатор», т.е. «литературный вор», как и вор обычный – не количественная, а качественная. Тот, кто украл один кошелек, становится таким же вором, как и тот, кто украл уже 400. Нельзя быть «чуть-чуть плагиатором», и грех интеллектуального воровства не перевесят годы безупречной работы.

Роман «Покой» турецкого писателя Ахмеда Хамди Танпынара (1901–1962) является первым единственным в турецкой литературе образцом смешения приемов европейского модернизма и канонов ближневосточной мусульманской литературы. Действие романа разворачивается в Стамбуле на фоне ярких исторических событий XX века — свержения Османской династии и Первой мировой войны, войны за Независимость в Турции, образования Турецкой Республики и кануна Второй мировой войны. Герои романа задаются традиционными вопросами самоопределения, пытаясь понять, куда же ведут их и их страну пути истории — на Запад или на Восток.

О книге стихотворений «Побег арбузов»

И пусты небеса, как пробелы меж слов. Ночь дала «каждой твари по паре». И не трогают мягкие пальцы ветров Обнажённые нервы гитары. Лишь о чём-то своём говорят лопухи. Розовеет туман над водою. Даже память душе отпустила грехи, Чтобы те не мешали покою. И капелью минут тает времени лёд Над притихшей землею. И слышно, Как Большая Медведица тихо идёт, Осторожно ступая по крышам…

Он здесь живёт – где музыка родится, где статуям кивают светофоры, где в перспективах сладко быть бродягой, где зыбок свет, дрожащий над веками. Равно свободны от идей, традиций – тот не утонет в луже, в ком есть море, по улице, к рассвету восходящей – как по лучу… Излечит белый камень, срастётся всё, и город держит нежно меня в своих ладонях, как Венеру, шаги едва касаются брусчатки, пора отдать концы и взять начала.

С утра светило солнце. О вчерашнем дожде напоминали только лужи и мокрая земля. Позавтракав, Эмиль отправился в город. Там он сел на автобус и поехал куда-то на окраину, где долго бродил, вдыхая сигаретный дым, иногда останавливаясь передохнуть на попадавшихся на пути скамейках. Разгребая ботинком гору опавших листьев, он осознал, что с момента приезда ему никто не звонил. Эмиль поразмыслил и не удивился. У него мелькнула мысль набрать номер матери, и он уже потянулся к телефону, но рука замерла в воздухе. Эмиль не представлял, что будет говорить. Отделываться общими фразами не хотелось, рассказывать о происходящем он не был готов.

Снова встретятся, не впервой же им встречаться, как незнакомым. Узнаванием не тревожа, и словами, что в горле комом, не бросаясь. Не узнавая взгляд и голос – чужие люди. Просто чья-то душа живая, незамеченная во блуде, и вторая – святей святоши. Этой святостью души теша, он опять возвратится к той же, ей придётся остаться с тем же.

Действие нового романа Кристиана Крахта (род. 1966), написанного по главному принципу построения спектакля в японском театре Но дзё-ха-кю, разворачивается в Японии и Германии в 30-е годы ХХ века. В центре — фигуры швейцарского кинорежиссера Эмиля Нэгели и японского чиновника министерства культуры Масахико Амакасу, у которого возникла идея создать «целлулоидную ось» Берлин—Токио с целью «противостоять американскому культурному империализму». В своей неповторимой манере Крахт рассказывает, как мир 1930-х становился все более жестоким из-за культур-шовинизма, и одновременно — апеллирует к тем смысловым ресурсам, которые готова предоставить нам культурная традиция. В 2016 году роман «Мертвые» был удостоен литературной премии имени Германа Гессе (города Карлсруэ) и Швейцарской книжной премии. Швейцарское жюри высоко оценило этот роман как «оммаж немому кино и как историческое исследование, находящее в истории материал и для политического анализа современности».

Березовский гораздо быстрее многих коллег понял преимущества предпринимательства перед наукой (наверное, убедился в недостижимости Нобелевской премии), когда в перестройку создались условия для занятия предпринимательством в СССР.

Один-два раза в год они устраивали грандиозный обед, собирая всех родственников. К такому обеду они готовились долго и тщательно. В их комнатке можно было только сесть вокруг стола, и встать было уже не легко. А обед был длинный, и полагалось съесть каждую перемену.

Вера, делающая еврея Богом, умершим на кресте, начинается с «двойного сознания»: с одной стороны признается, что Израиль — источник Веры, с другой — явные языческие мотивы. Яков боялся, что египтяне превратят его мертвое тело в идола, поэтому приказал похоронить его в Хевроне.

Впервые на русском новый роман венгерского писателя Яноша Хаи. Все — мираж, обман, самообман. Даже любовь — лишь мазок яркой глазури, которая спустя какое-то время тускнеет и осыпается прахом. Супружество, семья, энтузиазм, благородство, добро, красота — не более чем романтические иллюзии, которые в жерновах повседневности перерождаются в равнодушие, холодную неприязнь, мелочный расчет. Но в какой-то миг жизнь озаряется вспышкой самой что ни на есть романтической, шекспировской, всепоглощающей любви! «Три монолога, которые складываются в роман. Две женщины, один мужчина. Удивительно, если бы эти личные истории и перипетии не сгустились бы в любовный треугольник. Но напрасно подруги «любовницы» утверждают, что ситуация эта – совершенно обычная – ничего подобного! Прозу Яноша Хаи никак не наховешь банальным текстом…» «Мадьяр наранч»

«Нужда — великий соблазнитель. Через неделю молодые люди уже стояли на известном всему городу пятачке менял у метро. Ремесло кидал ребята освоили быстро, но еще быстрее поняли, что работать лучше честно. Развод клиентов — дело опасное. Даже у зашуганного старичка мог оказаться сын с приличным сроком отсидки. Однажды скорая увезла их нового товарища с шилом в боку…»

«Уехать с ней! На отслужившем уже полвека автомобиле — вроде той “Волги”, что стоит сейчас под окном — с солоноватым запахом бензина в салоне, мягкими продавленными сидениями и сверкающей на солнце трещинкой на стекле. Ехать день и ночь, садиться за руль по очереди, спать на заднем сидении, завернувшись в холодное поначалу стёганое одеяло. В зеркале над лобовым стеклом будут плыть и сжиматься улицы, будут фонари и жёлто просвеченные ими последние листья клёнов, мы будем пить горячий, с облаком пара чай в придорожных забегаловках, в осеннем холоде Вселенной, под фонарями, под переплетениями ветвей, под неизвестными мне созвездиями, и пар от чая и от наших дыханий растворится в мире, как чья-то жизнь, и защемит грусть от прощания с кем-то, с чем-то — главное, не думать, с кем, с чем — тогда это чувство останется со мной на весь вечер — живым и невредимым, как непойманная бабочка. А потом оно улетит к кому-то другому…»

«”Записки охотника”, если мы попытаемся их понять в системе ценностей самой русской культуры, это не “протест” против крепостничества, не “изображение” в ряде очерков действительности середины XIX века (хотя то и другое не могло, разумеется, не “отразиться” в тургеневских текстах), а поэтический образ России как таковой, выходящий далеко за пределы так называемой “натуральной школы”. Тургенев показывает богатый, сложный, многоразличный и, главное, живой, развивающийся русский мир: с его христианскими ориентирами, смирением, грехами, буйством, своеволием и поэзией…»

В Шейкер-Хайтс, спокойном и респектабельном городке все тщательно спланировано – от уличных поворотов и цветников у домов до успешных жизней его обитателей. И никто не олицетворяет дух городка больше, чем миссис Ричардсон, идеальная мать и жена. Но однажды в этом царстве упорядоченной жизни появляется художница Мия Уоррен. У миссис Ричардсон – роскошный дом, жилище Мии – маленький «фольксваген-кролик». У одной есть все, но живет она в клетке из правил. У другой нет ничего, но она свободна как ветер. И в то же время, так ли уж далеки они друг от друга? У обеих – дети-подростки, в которых до поры до времени тлеют пожары, и однажды пламя с ревом вырвется и попытается поглотить все вокруг. Столкновение двух миров – порядка и хаоса – окажется сокрушительным для обеих и в то же время подарит новую надежду. Новый роман – это захватывающая история двух семей, в которой много пластов, нет деления на черное и белое, нет деления на героев и антигероев. В книге сплетена сложная сеть – из нравственных принципов, чувств, амбиций, ошибок прошлого. Селеста Инг постоянно меняет ракурс, она подает историю с точки зрения всех участников драмы, и от этого возникает ощущение полного погружения в созданный ею мир, а от детективной непредсказуемости и триллерного темпа кружится голова.

"В декабре, в одном исподнем, / Мрачным утром - невзначай / Выпорхнув из преисподней - / Вместо спирта в крепкий чай / Ткнула мордой: "Недоносок, / Пей! Расплещешь... Побратим, / Станет гроб из жёстких досок / Вечным лежбищем твоим."

"Приподнялся с неловким полупоклоном, / огляделся в липучем мареве жутком. / За рюмку водки, за чай с лимоном / стихи читаю уркам и проституткам. / Заблудшим Джульеттам чуть-чуть потакая, / стихами затейливый мрак вышиваю. / Ребята, поймите, работа такая, / подобным образом я выживаю."

"Водоканал продолжает работы, / Разрыто полгорода. / Люди не сдерживают зевоты, / Люди не сдерживают дремоты, / Люди идут на работу, / Потом на другую работу, / На пятую, на десятую. / Круговороты, водовороты, / Люди глядят на меня, / Говорят вполголоса: "Кто ты?"

Почему люди пугаются самого этого слова: смерть? «Я еще не готов читать вашу книгу», - говорит мне нью-йоркский писатель Б.Н. В одном из известных российских издательств готовы напечатать «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», но при одном условии: нужно изменить название. Это условие принять не могу.

...А Ефим уж к печи подобрался, на голбец взбирается; Авдотья хрясть ему кочергой раскалённой по зубам, а зубы-то у покойного все до единого железные были, только сбрякали. Не отступает мертвяк, дальше ползёт. Да и как ему отступить? Черти-то, которых он при жизни голубил, пищи хотят, сожрать жену требуют. Вот, как ни отбивалась баба, как ни чекрыжила мужа покойного кочергой, ништо не помогло, не смогла она до первых петухов продержаться… Поутру родичи в избу вошли, да там же на печи их обоих обнаружили: у Ефима вся рожа в крови, а Авдотья едва не до мослов обглодана…

1852-й год, Англия. Любитель-естествоиспытатель Уильям Сэведж, отягощенный большой семьей и денежными затруднениями, впадает в депрессию, потому что отказался от мечты своей юности – занятий наукой. Но однажды пробудившись, он решает предпринять новую попытку и изобрести никем новый улей для пчел, который прославит его имя и даст достаток его семье. 2007-й год, Америка. Потомственный пасечник Джордж Сэведж мечтает, что его дело продолжит сын, но у которого иные планы. В конфликт сына и отца неожиданно вмешивается совсем иная трагедия, куда большего масштаба, чем семейный раздор. 2098-й, Китай. Тао опыляет фруктовые деревья. Пчелы давно исчезли с лица планеты, как и прочие насекомые. Землю накрыл голод. Америка и Европа лежат в руинах, и лишь в Азии теплится организованная жизнь, здесь роль опылителей исполняют бесчисленные тысячи людей, заменивших пчел. Предсказуемую жизнь Тао и ее семьи взрывает несчастье, за которым стоит какая-то тайна. С одной стороны, «История пчел» – это роман о глобальных и необратимых изменениях, которые человек вносит в окружающий его мир. Но не менее важная тема – отношения родителей и детей, связь людей на микроуровне. Что движет человеком, почему он стремится изменить мир? Ответ довольно прост – люди хотят сделать жизнь своих детей, лучше, легче, проще. На протяжении веков люди боролись в первую очередь за своих детей. Мы подобны пчелам, что собирают пыльцу исключительно, чтобы накормить их потомство. Все, что мы приобретаем, создаем, все это на самом деле – для наших детей. Но люди, в отличие от пчел, не работают для коллективного блага, люди разобщены и не способны ограничивать себя. Возможно, мы стремимся дать своим детям куда больше, чем нужно. И все наши стремления к лучшему могут оказаться однажды гибельными. «История пчел» – первая книга амбициозного «Климатического квартета» – тетралогии о месте человека в мироздании и хрупкости баланса нашей цивилизации. Это один из самых громких норвежских романов последнего десятилетия, собравший богатый урожай национальных литературных премий, ставший национальным бестселлером и в Норвегии, и во многих европейских странах. Антиутопия, скрещенная с семейной сагой и философским романом. В 2017-м году книга стала в Германии безоговорочным бестселлером №1, опередив и книги всех немецких авторов, и таких коммерческих тяжеловесов, как новый роман Дэна Брауна.

Первый воскресный самовар выпивался вначале домашними, часа за полтора. К полудню к бабушке начинали заглядывать гости. Самовар разжигали снова, и так до глубокого вечера. А вечер на Севере наступает рано. В пять пополудни степенные поморы завершают и дела, и гульбу. Переключаются кто на молитвы, кто на неспешное чтение умных книжек; кто шерсть прядёт, кто пасьянсы раскладывает. За окном чернеет до притухшего уголья зимний воздух – страховидно по улицам ходить. В ночь летнюю, серую, как мышь, с незатухающим, словно в отсвете пожара, горизонтом, гулять не тоскливо только молодым. От греха подальше – за родимые стены, к иконам. Будет утро, будет и пища.

Красота с одиночеством бродят. Крепко спаяны эти пути. Кто кота, кто совёнка заводит, Ты меня, Ты меня заведи.

Давай с тобой уедем на косу, Каким бы именем тебя не звали И сколько лет тебе в миру бы не давали, Давай с тобой окажемся в лесу, Где аисты давно тебя пасут, Где зиждется берёзовая дача, Перерастая в Сож. Я не могу иначе, Иначе не могу, не обессудь.

Аарон всю жизнь страдал от излишней опеки. С детства частично парализованный, он пребывал в заботливых тисках матери, сестры и трости, от которой при всяком удобном случае старался избавиться. Встреча с Дороти, слегка циничной, самостоятельной и холодноватой докторшей, становится для Аарона сродни глотку свободы. И вот они уже женаты, и счастливы, и самодостаточны. Но однажды на их уютно-безалаберный дом падает старое дерево, и счастья как не бывало. Аарон чувствует себя так, словно его предыдущую жизнь взяли и стерли. Все предстоит начинать заново, в одиночку. Он продолжает жить, ходить на работу, даже шутить, но будто по инерции. Но как-то раз он видит на улице Дороти. И вскоре она уже прогуливается с ним, и он ведет с ней беседы и удивляется тому, что ее никто не видит. Призрак Дороти помогает ему жить дальше. Аарон наблюдает, как другие вокруг затевают романы, обедают в ресторанах, копаются в грядках и от души наслаждаются всякой житейской чепухой. У него так не получается. Только в присутствии Дороти он обретает себя. Возможно, все дело в том, что он не умеет прощаться? И стоит обучиться этому искусству? Тонкий, полный теплого юмора и неожиданного оптимизма роман о потере и возрождении к жизни.

Отцу в 1948 дали орден «Знак почета»; но реабилитирован не был. Осенью 1949 стали дергать повторников, кто уже раньше сидел. Вызывали. И возвращались, и не возвращались. Мать была беременна. Отца вызвали.