Открываю глаза, и снова смотрю во двор. Призрачные гости больше не ищут меня. Чемоданы выскальзывают из рук, а их владельцы таращатся вверх, провожая взглядом уплывающий в небо остров. С него сыплется земля и ошметки корней, падают ракушки и глина. Остров быстро мельчает, превращается в далёкую искру, она долго не тает, блуждает по небу и кажется, теперь на поясе Ориона появилась четвёртая звезда.

перед ними ограда яблоня и рябина много мячей зелёных сетка без игрока красные точки горько но не обидно не всякая так горька а когда полетел над ветками поздний час чёрный вороний кашель я стряхнула кисть но белый не весь погас попало несколько капель туда где небо

5 июля 1778 года швейцарец Жан-Франсуа Фаварже — торговый представитель Типографического общества Нёвшателя — сел на лошадь и отправился в пятимесячное путешествие по Франции, заезжая почти в каждую книжную лавку на своем пути и составляя своеобразные досье на книготорговцев. История о его путешествии могла бы составить фабулу плутовского романа, но оказалась в руках американского ученого Роберта Дарнтона — и легла в основу большого исследования о становлении книжного рынка во Франции XVIII века. Используя поездку Фаварже как сюжетную канву, Дарнтон подробно рассказывает, как на практике функционировало книжное дело, как попадали к французским читателям литературные тексты, как происходила полулегальная торговля перепечатанными или подцензурными книгами в предреволюционные годы. Особое внимание автор уделяет пестрому многообразию людей, населявших этот мир книг: цензорам, печатникам, книгопродавцам всех мастей (от столичных членов гильдий до бродячих книгонош), владельцам мелких магазинчиков, нелегальным частным предпринимателям и т. п. Все они играли крайне значимую роль в распространении книг, но история литературы напрочь о них забыла, и все они бесследно канули в небытие. Одна из задач этой книги, по словам автора, состоит в том, чтобы восстановить историческую справедливость и вернуть их к жизни. Роберт Дарнтон — почетный профессор Принстонского университета, профессор и директор Библиотеки Гарвардского университета, специалист по истории Франции XVIII века, автор книг «Месмеризм и конец эпохи Просвещения», «Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века», «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры», «Цензоры за работой. Как государство формирует литературу».

- Эти, как ты говоришь, кукловоды несут людям свободу и цивилизацию. И мы желаем стать её частью. - Частью того, где мужик с мужиком, а баба с бабой? Где ежегодно беснуются, нарядившись в чертей и ведьм? А марихуана становится нормой? Тогда флаг тебе в руки. Вот только я не хочу, чтобы моя Родина превращалась в Содом и Гоморру.

Он садится на ящик внутри неведомо как сохранившейся здесь деревянной будки, под которой валяется табличка «Охрана», щелкает зажигалкой и закуривает. Умелые, любящие свое дело люди построили на берегу моря завод-гигант, другие люди столь же умело и беспощадно повергли его в прах, среди которого сейчас сидит солдат. Он не победил, нет...

...Вынести — с этого света на тот — / Всё, чего в жизни никто не поймёт. / Всё, что до смерти нести самому — / К Богу изгоев. К Нему Одному.

Нет нужных букв: их больше не сыскать, / давно ушли и ижица, и ять, / добро забыто, и исчез глаголь; / кто нынче помнит эти буквы наши, / наивные ай-кью или пэ-аши, / определявшие и кислоту, и соль?

- Ну, по историческим меркам государство чжурчжэней оказалось не очень долговечным, – утешил его Костромиров. – Может, поэтому и не слышал. Золотая Империя просуществовала чуть более века, а в 1234 году ее разгромил сын Чингисхана – Угедей. Так вот, орочи, а также другие тунгусо-маньчжурские племена, вроде эвенков, нанайцев, ульчей, удэгейцев, считают себя потомками этих самых знаменитых чжурчжэней.

Впервые на русском языке выходит книга выдающегося немецкого мыслителя XX века Теодора Адорно (1903–1969), написанная им в эмиграции во время Второй мировой войны и в первые годы после ее окончания. Озаглавленная по аналогии с «Большой этикой» («Magna moralia») Аристотеля, эта книга представляет собой отнюдь не систематический философский труд, а коллекцию острокритических фрагментов, как содержание, так и форма которых отражают неутешительный взгляд Адорно на позднекапиталистическое общество, в котором человеческий опыт дробится, рассыпается и теряет всякие ориентиры.

Но одно дело — обнаружить характерные черты своего народа, и совсем другое — считать их ценностью, стремиться сохранять как необходимую часть своей личности. В особенности те, что скорее не помогают, а мешают жить.

До синагоги километр ходу. Можно подумать и о физике. Но без спросу и разрешения лезут в голову жизни о моей разбитой, расколотой жизни. Разбитой в том катаевском смысле, что жизнь моя рассечена, разрублена эмиграцией. Полжизни прошли в Харькове, полжизни в Израиле. И половинки эти не складываются, гармоничная мозаика не собирается.

До памятника ли, когда на протяжении последних пяти лет жизни Сталина по всей стране последовательно изничтожались все и любые очаги еврейской культуры? Кому-то в Киеве, возможно, казалось, что это только местная проблема, что надо только достучаться и докричаться — до Кремля и до кремлевского горца, и он уж тогда задаст всем этим гужеедам окорот. Слепая наивность!

Книга непревзойденного знатока и исследователя культуры Западной Европы знакомит читателя с интереснейшими деталями средневековой европейской жизни. Жак Ле Гофф исследует само средневековое представление о жизни, ее героях — рыцарях без страха и упрека или благородных разбойниках; о местах, с которыми у нас связано представление о Средневековье, — укрепленном замке или кафедральном соборе; о фантастических существах, нашедших отражение в мрачноватом и влекущем мире старинных легенд. В оформлении обложки использована иллюстрация из книги XV века: Жан д’ Аррас «Книга о Мелюзине».

На прямых улицах дома наряднее, чем на кривых, но меня влекут именно кривые — ноги сами сворачивают туда, где один переулок рассыпается гроздью, как будто много рук сразу вцепилось в гору и прижало ее к себе. Главное — удержаться на склоне, не ослабить хватку, не сползти, в ход идет все — ржавые железные листы подпирают забор, ветхая лестница держится на честном слове, деревянная галерея перекосилась, так что гримаса расползается по всей постройке, половина окна забита фанерой. Бедность.

Первый по времени «документ» о певице Изабелле Юрьевой имеет московское происхождение. Это нотная тетрадь с романсом начинающего композитора Юлия Хайта на стихи Павла Германа «Не надо встреч», вышедшая в столице в 1923 году. Ноты украшал портрет артистки с надписью: «Исполняется с исключительным успехом Изабеллой Юрьевой».

Когда друзья Эйнштейна узнали, что книга Мошковского готовится к выходу в свет, они пришли в ужас. Обстановка в Германии в 1920-х годах была накалена антисемитизмом, причем на острие атак оказался Альберт Эйнштейн. С одной стороны, группа профессоров во главе с Нобелевским лауреатом Филиппом Ленардом пыталась опорочить теорию относительности и ее автора. С другой, Эйнштейн подвергался прямым атакам антисемитов во главе с проходимцем Паулем Вайландом…

Вышедшая в 2005 году по-английски «Империя наций» уже заслужила статус классического исследования по истории советской национальной политики. Франсин Хирш прослеживает взаимодействие власти и экспертного знания в процессе государственного строительства, показывая вклад этнографов, антропологов, географов, лингвистов и других специалистов в формирование советских представлений о нации и расе, а также выработку самих принципов устройства СССР как многонационального государства. Именно от экспертов, имевших дореволюционную подготовку и опиравшихся на западноевропейские идеи, зависели в 1920—1930-е годы конкретные формы государственной политики в отношении тех или иных народов. На основе обширных архивных исследований автор показывает, как посредством планирования и проведения переписей, картографирования, создания музейных экспозиций общие идеи большевиков кристаллизовались в политические решения. Европейская идея культурного эволюционизма, марксистская теория стадиального развития и ленинская идея о способности революционной партии ускорить историческое развитие стали основой государственной политики интеграции разных народов и культур в рамках советского проекта. Франсин Хирш — профессор истории в Висконсинском Университете в Мэдисоне (США).

В своей жизни я выделяю несколько так называемых точек бифуркации — научный термин из теории самоорганизации. В этой точке решается судьба, дальнейшая траектория развития системы. От этого зависит, как дальше всё будет развиваться. Такой точкой было решение оставить дневную школу и поступить в вечернюю школу рабочей молодёжи и одновременно устроится рабочим.

И вот я мчусь вперед, к тумбе, изо всех сил кручу педали, и, скашивая глаза вправо, вижу бегущую маму. Мою красавицу маму, в модном черном демисезонном пальто, с развевающимися черными волосами, в блестящих черных туфлях, элегантно летящую по тротуару. Куда там Вилме Рудольф, чемпионке по спринту, героине олимпиады в Риме, о которой я читал в «Огоньке», и прозвище которой — Черная Газель.

Именно новый семейный статус писателя, свежеиспеченного супруга, стал причиной серьезных осложнений и в личной, и в творческой жизни. Использование в новой новелле впечатлений времен сватовства – роскошной виллы Прингсхаймов на улице Арси, еще более шикарного дворца родственников Кати в Берлине, – несомненно, бросало тень на его новую родню, заставляло думать, что рассказ – про них.

В своей виртуозной манере Флориан Иллиес оживляет 1930-е годы, десятилетие бурного роста политической и культурной напряженности. Жан-Поль Сартр ест чизкейк с Симоной де Бовуар в берлинском ресторане Kranzler-Eck, Генри Миллер и Анаис Нин переживают бурные ночи в Париже и «Тихие дни в Клиши», Ф. Скотт Фицджеральд и Эрнест Хемингуэй погружаются в страстные романы в Нью-Йорке, Бертольт Брехт и Хелена Вайгель бегут в изгнание, как Катя и Томас Манн. В 1933 году «золотые двадцатые» резко заканчиваются. Именно в это время национал-социалисты захватывают власть в Германии, сжигают книги и начинается насилие над евреями. Флориан Иллиес возвращает нас в эпоху исключительной политической катастрофы, чтобы рассказать о величайших влюбленных в истории культуры. Волнительное и прекрасно спланированное путешествие в прошлое, которое читается как комментарий к нашему неуверенному настоящему.

И поиски Мастера продолжились, с каждым годом расширяя круг возможных кандидатов. В попытках разгадать скрытые аллюзии и прототипы персонажей написаны десятки диссертаций, но до сих пор не утихают споры ни о сути романа, ни о его главных персонажах. Это и неудивительно: Булгаков сделал все возможное, чтобы запутать читателя, на каждом шагу добавляя «ложные ходы» и заметая главный, который только и вел в тайный мир автора.

Чичибабин не поэт момента или своего времени. Масштаб его поэтической ясности превышает календарные устои. Своё же время используется как строительный материал и, как инструмент, через который просматриваются дали прошлого и будущего в пересечениях человеческих судеб.

В 1965 г. были арестованы мои друзья, писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский. Ильмех осудил мои попытки помочь им: «Если Вы хотите оставаться ученым, Вы можете быть диэлектриком, но не проводником диссидентских идей», однако использовал все свое влияние и глубокое уважение ректора И.Г. Петровского и не допустил моего увольнения из Московского университета.

Используя свою особую литературную форму, Рената Лис повествует об эмигрантских годах русского классика, лауреата Нобелевской премии Ивана Алексеевича Бунина. Следом за своим героем она отправляется в Москву, Париж и Грасс, не придерживаясь строгой хронологии, поскольку книга развивается согласно собственной интригующей логике, где есть место и для художественных образов, и для личных размышлений, и для репортажных заметок. В одной из глав автор полностью отступает в тень, давая своим героям возможность заговорить в полный голос. Лис удалось создать удивительно яркий портрет Бунина, человека из плоти и крови, знакомого незнакомца, за который она была удостоена наград и номинирована на престижные литературные премии Польши. Книгу завершает хронология жизни и творчества И.А. Бунина и список источников, которыми пользовалась Р. Лис при написании Образ писателя в книге Ренаты Лис далек от житийной святости старых полотен. В этой красочной и тщательно составленной мозаике есть место не только сочувствию, но и иронии, трагедии и трагикомизму. Книгу отличает редко встречаемое внимание к деталям и точность подобранных цитат, чуткое, присущее самому Бунину отношение к природе и острота видения.

Я буду писать то, что сейчас считаю для себя особенно важным или, на худой конец, занятным, и, конечно, не только о себе, но кое-что и о своем времени — без этого нельзя понять события моей жизни. А почему «Посмертные записи»? Потому что тот Пиквикский клуб, в который и я входил — довольно широкий (не в глобальных масштабах) круг людей, для которых главным была наука, перестал существовать.

С 1914 г. у А.Н. Крылова начался роман с другой женщиной[11], семья Крыловых распалась. После 1919 г. Е.Д. Крылова с дочерью Анной эмигрировали во Францию. Но отношения между бывшими супругами сохранялись доброжелательными, А.Н. Крылов заботился о жене и дочери, поддерживал переписку. Когда Крылов не работал за границей как представитель советского правительства, он жил на Каменноостровском пр., д. 58. В 1927 г. Крылов вернулся в Россию и более за границу не выезжал.

Предположение о том, что Томас Манн просто ошибся, перенеся фразу из новеллы «Кровь Вельзунгов» из одного места романа «Королевское высочество» в другое и забыв стереть ее первое появление, слишком просто, чтобы быть правдой. Но и допущение, что такому Мастеру слова отказал художественный вкус, столь же невероятно. Как бы то ни было, но такой пассаж должен быть прокомментирован специалистами, однако в толстом томе комментариев к роману упоминания этого странного повтора нет.

Внутри устоявшегося языка описания, которым пользуются современные урбанисты и социологи, сформировались определенные модели мышления о городе — иными словами, концептуализации. Сегодня понятия, составляющие их фундамент, и сами модели мышления переживают период смысловой «инфляции» и остро нуждаются в серьезной рефлексии. Эта книга о таких концептуализациях: об истории их возникновения и противостояния, о философских основаниях и попытках воплотить их в жизнь. В своем исследовании Виктор Вахштайн показывает, как идеи «локального сообщества», «городской повседневности», «территориального контроля», «общественного пространства» и «социальной сегрегации» закреплялись в языке социологов, архитекторов и планировщиков, как из категорий познания превращались в инструменты управления. Теория концептуализации обнаруживает в хаотичном многообразии современных мегаполисов следы созданных исследовательским воображением утопических городов — от Бурдьеполиса до Сьюдад Деланды. Виктор Вахштайн — кандидат социологических наук, MA in sociology Манчестерского университета, декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук («Шанинки»), декан философско-социологического факультета РАНХиГС.