Проза

«Чем так привлекательны антикварные лавки с их особым запахом? В них собран ароматный летописный сгусток времени. Ведь каждая старая вещь хранит в себе память той частицы людской истории, участником которой были ее обладатели. А может быть, впитывает в себя и дух самой личности владельца. И что бы он потом не говорил потомкам в своих воспоминаниях, неподкупные, потертые временем вещи всё знают точнее и честнее. Если научиться читать их память, то, возможно, какой-нибудь письменный стол из важного кабинета, часы из корабельной кают-компании, подзорная труба или фарфоровый посудный набор могли бы добавить много нового и даже иного к истории, энциклопедически узаконенной в нынешнем причесанном виде…»

«Иду по берегу в туманной, ночной сырости и вижу: отражаясь, сливаясь, тот чудесный звон колеблет в глубине женский образ в тёмно-синем платье, своим мерцанием словно творящий непонятные заклятья. Может, это милый образ моей родины, распавшейся, рассыпавшейся до звона, до лепестков, до этого мерцания темного на дне?..»

«Влюбленные встречались украдкой, договорившись о пароле: желтая тетрадь в окне Полины — родители вечером на работе, приходи на наше место; голубая — сегодня нам остается только думать друг о друге. Любовь всегда возьмет свое, не спрашивая разрешения даже у родителей. В один из предвоенных годов сотрудница загса задала курсанту летного училища и студентке пединститута сакральный вопрос: согласны ли они стать мужем и женой?..»

«Старый заслуженный протоиерей, бородища с проседью — вразлет, был нрава сурового, жесткого: слово молвит — в храме все трепещут. А у его сына Алика пухлые щеки надуты, будто у ангелочка, румяненькие, глаза добрые, бесхитростные. Увалень увальнем. Батька не церемонился долго: повзрослевшему сынку предопределил семейную стезю продолжать. Замолвил, где надо, веское свое словечко, и готово: Алик — поп. Не стал парень отцу перечить — молодец, но только рановато ему было крест иерейский надевать…»

«…Кейс так и остался лежать на кухонном столе. Маша уложила детей спать и вдруг поняла, что не хочет возвращаться на кухню. Волнение чуть улеглось, и тем не менее она с большим трудом понимала то, что только что произошло, не верила и чего-то боялась. А еще к ней вернулась скорбь о муже, но уже теперь эту скорбь почему-то заслонял кейс на кухонном столе и Маше было очень стыдно…»

«В Минске простояли трое суток. Несмотря на то, что было запрещено ходить в город, чтобы не отстать от эшелона, мы всё-таки ходили, хоть и не очень далеко. Город был очень красивый, и кто бы мог подумать, что через каких-то полтора года он превратится в руины. А пока мы ходили и любовались им. Люди были очень доброжелательные. Бабушки на рынках, узнав, что мы новобранцы, угощали нас пирожками и жареными семечками. Погода днём была тёплая, и везде стояли лужи...»

Из дневника актрисы

Страницы из дневника

К 70-летию трагической гибели Марины Цветаевой

Очерки-главы из книги «Праздник в тебе»