Проза

Переселяясь в Израиль, люди не меняются. Они уносят с собой привычки, вкусы, любовь, болезни, характер, одиночество... Вот только с профессией дело обстоит сложнее. В новой стране не каждый профессионал может найти работу. Евреи, недавно переселившиеся в Израиль (олия), видят страну через собственную судьбу. Сколько судеб, - столько и мнений. Здесь не место объективности.

Библиотеку вывезли вместе с городским архивом и железными ящиками городского НКВД, одной колонной бортовых полуторатонок. Немцы были уже совсем близко, а машины все обгоняли пылящую по обочине шоссе Варшава-Минск бесконечную вереницу беженцев. Кто вез скарб на подводах, кто вел за рога груженый велосипед. Большинство несло заплечные самосшитые мешки.

Cсыльные выехали на рассвете. Первые солнечные лучи осветили ползущие рогожковые кибитки. Заря уже прикоснулась к влажным серым лесам, лиловым полям и застывшим озёрам, что поросли чемером и осокой. Крестьянские дворы пробуждались. Нахохлившиеся дома скидывали ночной морозец. Днём-то, поди, потеплеет. Апрель всё-таки. Из труб валил дым. Александр Данилович Меншиков потянул носом. Хлебы пекутся. Багряный рассвет принес новый день, а вместе с ним – кому радость, кому беду, кому удивление. Хотя чему удивляться? Пора привыкнуть.

К полемике Чернышевского и Герцена о России

Борис был легендарной фигурой, только вот - из какой легенды? Или былины? Четвертым – в картине «Три богатыря» тоже не подошел бы – слишком изящен, а вот лейтенантом - командиром взвода богатырей, я бы его запросто назначил, только нету таких ни былины, ни легенды.

Известный в Японии мастер чайной церемонии поссорился однажды с местным военачальником и вызвал его на бой. Вечером он пошёл к своему другу, мастеру поединков, и попросил обучить его владению мечом.

Хотя мне ещё не очень много лет, иногда, вспоминая какое-то событие или место, я вдруг с удивлением и некоторым смятением понимаю, что некоторых из тех, кто был со мной там, уже нет в живых... А те, кто есть, – где они? Где те, кто делил, играя «в ножичка», очерченный кругом кусочек грязной земли старого двора? Ел восхитительную, коричневую со светлыми выпуклостями орехов трубочку мороженого, купленную в «стекляшке» на углу за целых 28 копеек? Дышал рядом в невыносимо потной тесноте июльского трамвая по дороге в провинциальный Дворец культуры, куда «Поющие гитары» привезли на один вечер рок-оперу «Орфей и Эвридика»?

Древняя это история, очень древняя. Древняя настолько, что нынче никто уж и судить не возьмется ни какого она роду-племени, ни краев из каких, ни каких она давних времен. А раз так, то нет-нет, да и услышишь, мол, кто-то помнит ее разве что не с колыбели, а, стало быть, и родом она из тех пределов, откуда и сам человек. А кто-то, словно извиняясь, еще и добавить не преминет: «Только какая же это история, когда это сказка! Сказка – и больше ничего»… Что тут возразишь: родиться она и впрямь могла где угодно, то есть, там, где живут люди, вернее – там, где люди и… Но только для кого-то она и в самом деле сказка, а для кого-то – история. А вот история… История, уж если и могла произойти, то могла произойти только здесь. И лишь за древностью лет, пока она хвостом тянулась за людьми, куда б они ни шли и где бы ни селились, она и обросла: где домыслами, а где – догадками, а где – и воображением досужим. Уж я-то знаю.

Звездный ливень ночью обрушился на землю. Пролился метеорный дождь под названием Леониды. Остатки хвоста кометы извергли из себя мелкие камни и частицы льда. Несколько тысяч падающих звезд можно было увидеть в одно мгновение. Можно было бы... Если бы не облака. Темные тяжелые тучи застлали ноябрьское небо Готланда. Лишь над собором Святой Марии был небольшой просвет, и когда колокола пробили пять часов, небо в этом просвете осветилось каким-то дальним призрачным блеском. Или это просто показалось профессору Бартеньеву, приехавшему на конференцию и тоскующему в ожидании её начала и не очень уверенного в том, что приедет Алина.

К кому обратиться в минуту жизни трудную, где найти поддержку и опору? Мы обращаемся к мудрецам минувших эпох. На тревожащие ее вопросы – как достойно встретить испытания и потрясения наших дней – отвечают великие французы. И с каким блеском отзывается «острый галльский смысл» на тревоги и запросы XXI века. Мы кратко знакомим вас со своими славными собеседниками. Это Франсуа де Ларошфуко, Блез Паскаль, Жан де Лабрюйер. Возникает живой диалог. Мы слышим их подлинные голоса. И многое почерпнем из этих уникальных интервью.

“Есть люди, которые не любят поэзию. Есть люди, которые не ходят в театр. Есть люди, лишённые всякого вкуса к живописи. Есть совершенно равнодушные к балету. Но, как это ни парадоксально, нет людей равнодушных к философии. Философия нужна каждому как дом души. Это может быть просторный и удобный дом, может быть лачуга, изба, шалаш, пещера. Нашему телу необходимо убежище, в котором можно укрыться от ветра, снега, дождя, холода, палящего солнца. Точно так же и нашей душе нужно какое-то укрытие от леденящих вопросов, обжигающих страхов, пронзительных сомнений, изматывающих противоречий, ослепляющих видений”.

В отличие от Юры Ростовцева, который в любом случае — в доме ли, или где-то в общественном месте — выставлял перед Виктором Петровичем диктофон, и тот говорил: «Да убери ты эту штуковину»,— я никогда не вела никаких записей: что мы правили в тексте, о чём разговаривали с Виктором Петровичем,— полагалась на свою память. А получается, что зря. Многое уже утратилось, а то, что осталось, видимо, и есть самое важное, что хочется рассказать об этом человеке, работа и общение с которым остаются незабываемым счастьем.

Сразу оговорюсь: я отнюдь не мéчу в близкие друзья-товарищи к покойному Виктору Астафьеву. Тем более что ныне таковых и без меня обнаружилось предостаточно. Счёт идёт уже, кажись, на сотни. Как когда-то шофёров, возивших Ильича, или активистов, тащивших с ним пресловутое бревно на коммунистическом субботнике...

Записки директора сельской школы

С Галиной Максимовной Шлёнской мы познакомились на первой Международной конференции «Астафьевские чтения», которая состоялась в Красноярске в сентябре 2004 года, почти через три года после ухода писателя из жизни. Я поехала по зову сердца, чтобы поклониться этому русскому самородку, никто меня тогда специально не приглашал. Не предполагала, что прирасту к этим краям всем сердцем.