Культура

В 1918 г. Киплинг пишет стихотворение «Россия пацифистам» (Russia to the Pacifists) о трагедии, крахе Российской империи, в Советском Союзе его не издавали. Для нас 2018 г. — ещё и сто лет начала Красного террора, юбилей, который в России предпочли лишний раз не вспоминать.

Из курса термодинамики следовало, что энтропия (мера беспорядка) ― скорее ведьма хаоса, а не царица мира. Что есть беспорядок, хаос интуитивно вроде бы понятно, глаз немедленно различает немецкий порядок и хаос иудейский, но как вычислить беспорядок? Как сосчитать хаос? Это удалось Людвигу Больцману, придумавшему формулу, позволявшую вычислить энтропию.

Считается, что в христианстве зелёный цвет есть цвет надежды. Но в булгаковском романе зелёный цвет совсем не таков, чем косвенно подтверждается мнение о нехристианском характере романа.

Перед отъездом в Америку я пришёл попрощаться с Ольгой Андреевной Трухачёвой, внучкой младшей сестры Марины Цветаевой Анастасии Ивановны. Мы сидели на кухне в квартире бабушки Аси, умершей в 1993 году. Точнее, я сидел за кухонном столиком, а Оля мыла посуду. Она вдруг и спрашивает меня: «А что собственно Вы будете делать в Америке?» Я начал вилять: может, то, может, сё, может, пятое, может, десятое… И вдруг ляпнул: «Может, музей сделаю, как Ваш прадедушка Иван Владимирович Цветаев!»

Настоящий переводчик переводит из культуры в культуру. К примеру, в автопереводе И. Бродского стихотворения "Север крошит металл..." полярник Седов становится Скоттом, а в моём переводе стихотворения И. Бродского "Те, кто не умирают..." Миклухо-Маклай становится Дэвидом Ливингстоном.

«Сегодня я снова открываю для себя Кубань — “Родную Кубань”. Шелест страниц литературно-исторического журнала аккомпанирует возникающему в моей голове стуку колес поезда. Заняв своё место в кабине еще в 1998 году, влюбленный в свое дело машинист Виктор Иванович Лихоносов начал исследовать вместе с нами неизведанные литературные, культурные, исторические тропы бескрайней земли, то и дело останавливаясь на станциях нашего внутреннего мира, давая возможность посмотреть вглубь себя и по-новому открывать старые вещи, имена, смыслы…»

«Короткие рассказы написаны легким и понятным языком, автор чутко относится к героям, каждому даря особенное отношение к миру — и внешнему, зачастую враждебному, и внутреннему, в котором тоже сложно обрести покой. Однако нельзя сказать, что всё в книге Елены настолько “беспросветно”. Нашлось место и для светлой грусти, надежды и тепла, пусть из прошлого, но согревающего настоящее…»

«Первые съемки проводились еще во время активных боевых действий, и именно поэтому в фильме так реалистично переданы тяготы войны. Мурашки бегут по коже, когда спокойные и даже умиротворенные монологи монахинь прерывают автоматные очереди и залпы гаубиц. Я будто перенеслась в лето 2014-го, когда 2 июня в 5 часов утра начался обстрел погранзаставы в Луганске. К счастью, мне не довелось своими глазами видеть смерть, ведь мы с родителями уехали в июле, но отзвук минометных обстрелов, жуткие завывания сирен посреди ночи и чемоданчик с самыми необходимыми вещами, стоявший у порога, никогда не уйдут из моей памяти…»

«Русская философия не является исключением: она стала национальной, русской не номинально, но реально — только тогда, когда в России сложилась традиция философского творчества как самостоятельного элемента русской культуры в целом. Самостоятельного элемента — то есть элемента sui generis, элемента своего особого рода, не являющегося лишь видоизменением других элементов, будь то религия, искусство или частные науки (взятые порознь или все вместе)…»

«Или читатель — ученик и почитатель, поклонник состоявшейся в тексте реальности. Или читатель — игрок, трансформатор, логик и интерпретатор. У Лихоносова есть вера в объективное значение именно авторского послания в его нравственной конкретности. У Борхеса есть принятие авторского послания как призыва к персональной активности. Лихоносов (при всем лиризме и скромности) восходит к проповеди. Борхес восходит к игре…»

«Следует соблюдать меру и в нашем вполне искреннем стремлении приобщиться духовной жизни или достичь физического совершенства. Здесь мы нередко переходим границу. Часто, например, неподготовленный человек решает поститься, в результате чего становится просто невыносимым для близких. Решил сходить в Церковь на службу: всю литургию отстоял, а вышел, истерзанный бесами, сам злой как бес. Прежде чем приступить к новому делу, следует обратиться к разуму, и не только своему, а поразмышлять над тем, что лучшие умы говорили по поводу того, к чему есть стремление…»

«Пляшущая менада — вне времени, она прекрасна в своей неослабевающей силе влияния на зрителя. Она может олицетворять и нашу современность, стать символом опьянения, заблуждения, саморазрушения, неистовства бездушия, которые присущи человеческому обществу, переживающему не лучшие времена. Это непрекращающаяся борьба архаических сил с силами культуры…»

«Культура — даже в зрительных, материальных проявлениях “телесно невесома”, поскольку доминанта её восприятия лежит в духовной плоскости. Культура расширяет личность. Культура носит диалогический характер, допуская в личный мир Другого, принятие его взгляда на мир. Культура — соединение с Другим в со-творчестве, в создании нового — общего — культурного пространства бытийных форм. Культура — рост и расширение личных пределов в устремлении к максиме прекрасного. Культура, безусловно, охватывает и душевную, и духовную составляющую личности — более того, в первую очередь, в лучших проявлениях она обращена именно к духу…»

«Великая Церковь понимает разлад болгарского дела и не спешит никаким решением со своей стороны. Убедившись, что не найдет решительного содействия себе в турецком правительстве (которому не менее страшна “великая идея” греческая, чем и мнимая “интрига болгарская”), она, по-видимому, совершенно отказалась от стеснительных мер на болгар. Впрочем, о намерениях ее пока ничего нельзя сказать положительного. Слышно, что для чего-то вызывает сюда родосского митрополита, болгарина родом. Полагать можно, что она имеет в виду поставить его во главе болгарской реакции, не только в возможности, но и в действительности которой она убеждена…»

«Русская литература благодаря русской классике уже стала вечной — вне зависимости от достижений современных авторов или их потомков, с русской литературой уже всё хорошо, и этого не изменить. Так или иначе, “новые имена” будут искать свой путь в литературе под сенью и покровительством имен старых — это серьезный и глубокий факт, открывающий простор для мысли…»