Рассказ

Андрей Петрович открыл глаза. Птицы на голове не было. Но он не понял, где находится. Лежит на полу, на ковре, в комнате с оборванными обоями и разбросанными вещами, скученной мебелью. Из репродуктора льётся музыка. Это что, был сон во сне? Он ущипнул себя, чтобы окончательно проснуться, но интерьер остался тем же.

Пушок открыл глаза. Его держала рука древней старухи в залатанной одежде и красном платке, замысловато закрученном на голове. Из-под платка торчали седые космы. Сидела она в ступе, в другой руке держала метлу.

Марк медленно двигался между заковыристых, но совершенно бесполезных на вид предметов мебели. Его мощное тело, плавно покачиваясь, с лёгкостью преодолевало эти баррикады, а конечности ощупывали каждый встречавшийся на пути предмет с такой нежностью и трепетом, на какие способен только прирождённый историк, археолог и архивист

Как-то тёплым майским вечером, во время фотоохоты за соловьями, довелось мне услышать одну историю, связанную с этими певцами. По-моему, она стоит того, чтобы поделиться ею с читателями. Впрочем, судите сами.

В кабине было невыносимо тесно. Двое сватов занимали почти всё её пространство, а Степаныча так придавили, что он бедняга вплотную прижимался к своей двери и боялся вывалиться. Как в таком положении он ещё умудрялся управлять машиной одному Богу было известно…

Она не боялась, что в открытом платье ее продует. На адреналине никакая хворь не возьмет. «Ниссан» свой тоже водила с шиком, не переобуваясь, в туфлях на шпильках. Мы, русские женщины, мы такие. Всё должно быть по высшему классу. Всегда.

Очень было страшно, когда её били в тот, единственный раз, который произошёл при мне. Кажется, на кассе в магазине она положила что-то не в корзинку, а в мой карман. Что-то мелкое.

Ещё долго Пречистенка-Кропоткинская была крепким швом, соединявшим прошлое и настоящее – Россию царско-боярскую и советскую. Но потом и этот шов стал ослабевать, расползаться, и сейчас от улицы моего детства осталось одно лишь дореволюционное название да несколько чудом уцелевших старых зданий...

''Чем не леший?'' – подумала Валентина Алексеевна. Она почти никогда никому не подавала: считала, что практически все нищие – лентяи и пьяницы, а о действительно нетрудоспособных должно заботиться государство...

Деревня оказалась брошенной. Людей эвакуировали еще весной. Здесь не было домашних животных и даже волков не было. Нечего тут было волкам делать.

Сначала я стеснялся продавать, и наверное поэтому многие воду пили, а денег не давали. Говорили «спасибо» и уходили. Тогда стал просить сначала деньги, а воду потом. И вообще понял, что лучше продавать женщинам...

А комсомол жаль, конечно. Как я любил эти комсомольские собрания с «морским боем», комсомольские субботники с сухим вином и комсомольские дружины с портвейном… А комсомольские вечера с красавицами-комсомолками?..

...огромный, пылающий окнами, корпус Смольного, похожий на плывущий в ночи «Титаник». Ильич, сняв парик и размотав щёку, стремительно идёт по коридору, пожимая руки встречным солдатам и матросам: «Здгавствуйте, здгавствуйте, товагищи! Как там с телеггафом?..

Время мы проводили весьма познавательно, с посещением Красной площади и поездками на метро, которое Советы возвели в эстетике грандиозной апологии пролетариата: героика фресок, мозаик, скульптур и сногсшибательных люстр. ..

Лида жила в обыкновенной и привычной маленькой комнатке с потёртым плюшевым ковриком над кроватью, на котором резвились утренние мишки, и одновременно среди туманных полей и долин, коварных волшебников и храбрых героев, пируя вместе с весёлыми гостями в княжеских палатах и жадно впитывая ароматы пенных медов и звуки звонких гуслей.