Рассказ

«Женька медленно, но верно уходила вглубь леса, сама того не замечая. Ориентировалась на местности она плохо, могла в трех соснах заблудиться. Обычно не уходила дальше слышимости дороги. А тут отвлеклась. И шума машин уже не слышала. Отмахивалась от мысли, что заблудилась. Лес поредел. Ельник. А в ельнике моховики и маслята всегда были. А вот и поляна с моховиками. Среди бледно-салатного мягкого ковра выглядывают веселые оранжевые шляпки. От них особенно грибной дух идет. Корзинка тяжелела, настроение было превосходное. Еще бы груздочков и маслят насобирать. Пакет-то есть. А дорога обратно как-нибудь найдется. Женька уходила все дальше, влекомая азартом…»

«Тетка рассказывала, что в год замужества загадала сон на Рождество. Конечно, на суженого, на кого еще. Но ночью никто не приснился — дети только в лесу игрались. Один мальчишка, худой и высокий, подошел к ней и взял за руку. Спросил что-то, но что — не помнила. Околесица, а не сон…»

«Малыш достал уже порядком потертый спичечный коробок из кармана шортиков. Там, в коробке, лежало несколько спичек. Вовка осторожно зажег одну… Спичка осветила пространство вокруг. Стали видны кролики и клетки вокруг. Желтый огонек на спичке казался приятным, мягким и даже немножко сказочным…»

«С отцом по лесу, да ещё с ружьишком! Ради такого дела никакой мороз не страшен. Я быстро одеваюсь, толкаю ноги в валенки. Папа тоже одевается, берёт ружьё, несколько патронов в карман, и мы выходим на улицу. Мороз сразу трогает нос и щёки. Мы надеваем лыжи. Папа — свои, широкие, с написанным на них названием “Лесные”, а я свои — поуже и поменьше. Папа идёт первый — я за ним, по его лыжне. До леса нам даже не рукой подать — он начинается тут же от крыльца нашего дома…»

Он здорово рассказывал истории. Не выдумывал их, как я, а вычитывал из мудрых, толстенных книг, написанных «на священном языке», там, поведал он, можно найти ответы на все, что хочешь. Только надо хорошенько поискать, ведь Всевышний не оставил безответным ни один вопрос…

Евреи всегда стараются задобрить, услужить. Такой народ. Задабривают, а их еще больше не любят. Может быть, чувствуют, что такая доброта от слабости, а слабых не любят. Да, я помню русское поучение, что добро должно быть с кулаками. А что делать, если у некоторых кулаков много, а доброты мало.

Фрагмент из философского романа-эссе «Паломничество в Лурмарен, или Каникулы Сизифа»

А эксперимент и состоял в том, смогут ли советские люди выжить в условиях Венеры, эволюционируют ли, приспособятся ли их организмы. Разнополых людей отправили, дабы они могли размножаться, плодиться и заселять Венеру, то есть, пара – для размножения, а третий из органов, он должен был за ними приглядывать, чтобы всё было по правилам и без фокусов.

Снедаемый диким любопытством, я подошёл к могиле, где только что сидела эта женщина, отдалённо напоминавшая мне мою девушку. На могильной дощечке я не увидел ни фамилии умершего, ни дату его смерти. Неровными буквами там были нацарапаны знакомые мне слова, которые когда-то ласково говорила мне Галя: «Зеленоглазый кузнечик».

Они взялись за руки и взлетели. Они парили в небе легко и радостно. Стоило чуть взмахнуть перышками, как они поднимались выше сосен, страшно не было, а было только весело. Освоившись в небе, Петя направил полёт на реку. Дети плавно летели вдоль русла реки, снег здесь лежал нежным ровным покровом, они снизили высоту и полетели, почти касаясь земли, а потом снова поднялись выше деревьев.

В тот раз он прибежал на озеро, когда проржавевшее за день солнце уже свалилось в листья кувшинок. В нагретом до отказа воздухе друг за дружкой гонялись стрижи и, хоть до темени далеко, в зелёной ряске уже бормотал докучный лягушечий хор. Иванко уже собрался скинуть сапоги, как вдруг… его глазам предстало нечто беломраморное, в сияющей копне волос, стянутых на макушке лентой.

Евгений Онегин, будучи на гастролях с одноимённой оперой в Праге, в антракте был замечен в буфете концертного зала «Рудольфинум». По свидетельствам очевидцев, он поедал бутерброды с тюлькой и требовал форшмак.