Мнение

В эти дни среди евреев Монтгомери идёт разговор о слиянии двух синагог в одну, из-за уменьшения количества евреев в этом районе. Они хотят отсрочить неминуемую кончину присутствия евреев здесь, но они хорошо знают, что конец близок. Это тот случай с Американским Иудаизмом, который я уже наблюдал и раньше. Люди, которые видят своё предназначение в помощи другим и в борьбе между собой, обычно обречены на успех на обоих фронтах.

В романе «Темный век», действие которого разворачивается в обыкновенном среднероссийском областном городе, группа молодых людей создала некий «союз борьбы за освобождение России». От кого? От чего? От азиатских мигрантов, евреев, вообще — от инородцев, дабы «хранить чистоту крови и верность русским традициям».

Альберт Эйнштейн привык в одиночку решать сложнейшие задачи. Триумф общей теории относительности, к которому он упорно шел в течение десяти лет, давал надежду, что и с единой теорией поля, охватывающей и макро- и микромир, тоже удастся рано или поздно справиться. Но в немыслимой сложности этой задачи ученый не сомневался. Этому его тоже научил богатый жизненный опыт.

После визита к врачу Маяковский провожал уже не Эльзу, а Татьяну. Отвез ее домой на такси, укутал ей по дороге ноги своим пальто, а возле дома признался в любви. Они встретились на следующий день. Когда-то, в поэме «Облако в штанах», Владимир Маяковский писал: «… иду красивый, двадцатидвухлетний». Сейчас ему было тридцать пять, а красивой, двадцатидвухлетней, была Татьяна.

Что ж, видно, у нас будет, как и во всём мире: книги станут выпускать небольшими тиражами, и, чтобы встретиться с поэтом, уже не понадобятся Лужники, вполне достаточным окажется скромное, уютное помещение. Это нормально. Истинная поэзия — не для миллионов, а все-таки для избранных, для тех, кто способен её понимать.

Я Ренуар, и в своей работе намерен оставаться Ренуаром. Если бы я хотел писать как этот, — он указал на «Рождественскую ночь» Пикассо, — я бы так писал. Но я пишу для собственного удовольствия. А теперь заткнитесь, поняли?

Белоусову как гражданину и патриоту было невыносимо жалкое экономическое и политическое состояние России в этот период. И он мечтал из него вырваться, вернуть России почетное место в мире. Но это (приходится говорить банальные вещи) не обеспечивается фантастическими прогнозами и без серьезных жертв. В аналогичной ситуации в период битвы за Англию Черчилль говорил, что не может обещать ничего, кроме пота и слез.

Меня формировали слова Кеннеди. В пятнадцать лет в Заводском районе Минска вырезал их из журнала «Америка» и приклеил хлебным мякишем к стене. «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спрашивай, что ты можешь сделать для твоей страны». Через сорок с лишним лет, когда оказался в Америке, я обнаружил: страна во многом не похожа на мои представления о ней.

Мыслю я именно книгами. Такой у меня способ мышления — мой, личный. Каждая моя книга — единое, целостное произведение, где всё абсолютно, что составляет этот организм, живой и сложный, это очередное свидетельство существования моего собственного мира, всё, что собрано воедино там, внутри, под обложкой, — взаимосвязано.

И ещё одна мысль, не менее свежая: свобода не только в том, чтобы иметь на свой выбор разнообразие возможностей устроить собственную жизнь, но ещё и в том, чтобы не зависеть по существу от наличия таких возможностей и их количества. (Надо ли напоминать, что свобода — противоположность зависимости).

Со временем я стал замечать, что Ильф и Петров как-то по-новому перестроили мою речь. А ведь это что-то сугубо внутреннее, с психикой связанное. Вектор моей иронии, построение фразы, тяга к парадоксальности в речи. И не только я один так говорю, многие и многие люди моего и более младшего возраста в речи, а стало быть, и психике, испытали влияние ильфизма.

Самойлова шальная пуля только задела, он дошёл до Германии — и стал «великим русским поэтом»… Сознают ли те, кто произносит эти сусальные формулы, что слово поэт никаких эпитетов перед собою не терпит? Любой эпитет снижает это слово. Русский поэт — меньше, чем поэт. Да-да, вы не ослышались: великий поэт — меньше, чем поэт: потому что слово великий — разменная монета в устах малых. А вот поэтом — просто поэтом — называют обычно тех, у кого этого титула не отнять.

...Когда же, наконец, у Николая II и императрицы Александры Фёдоровны родился в 1904 году сын Алексей, великий князь Михаил к своему удовольствию утратил права наследника престола. Есть воспоминание: когда Михаил узнал о рождении наследника, цесаревича Алексея, он радостно закричал своему адъютанту: «Шереметев! Шампанского! Я больше не наследник! Шампанского сюда!»

...Разговаривая со мной, А. Межиров как бы случайно, но довольно артистично лепил из моей души что-то совершенно другое, привнося в это другое совершенство новых ярких образов и мыслей. Он говорил о себе и хорошо, и плохо, ничего не стесняясь и ничего не приукрашивая. Рассказывал о своих запоях (однажды, волоча его, пьяного, в машину, милиционеры избивали А. Межирова ногами, не зная того, что он знаменитый на всю страну поэт), о своём пристрастии к карточным играм и биллиарду (профессионально, на деньги) и очень много интересного, и я бы даже сказала пикантного, о молодом Евгении Евтушенко...

...нарочитая антисентиментальность. Впрочем, о последнем свойстве характера он абсолютно недвусмысленно пишет в собственных произведениях. Да, это так. И в то же время - в смелости ему, безусловно, не откажешь. Однако, это была... продуманная, что ли, смелость. Продуманная смелость и придуманная, ”показная” жестокость. Именно для обозначения “жестокости”, столь необходимой для большого политика, он сочинил миф о непосредственном участии в расстреле плененных (кажется, хорватских) cолдат во время своей “битвы за Сербию”.