Воспоминания

О войне много пели и говорили, дети беспрерывно играли в войну, но весной 1941 года о ней не думали как об угрозе для собственной жизни. Большая семья планировала, как обычно, собраться к отпуску в Мариуполе.

В его стихах нельзя переставлять слова, любое отклонение от текста — катастрофа! Как в стихах. Это ощущается такой же грубой неправильностью, как если бы, скажем, сделать ошибку, читая известное всем стихотворение.

Прошли десятилетия, прежде чем один венгерский политик признал, что те, кто организовал Холокост почти 600 тысяч еврейских сограждан, были прежде всего венгры — так ревностно и старательно, как такие же ревностные и старательные инженеры из Эрфурта, построившие высокопроизводительные печи для Освенцима.

О раби Нахмане глубоко и полно говорят те немногие труды, которые уцелели: они были опубликованы и распространились до его завещания сжечь всё после его смерти.

Гонэн постоянно слал в генштаб рапорты о событиях, которые в реальности не происходили. В 10:40 Авнер Шалев передал записку Эльазару, который прочитал ее вслух всем министрам: “На западном берегу Канала создан один плацдарм” Согласно Зеэву Шифу, источником этой ошибки был сержант в оперативном отделе.

Параша в углу вагона была причиной ссор, драк и… шантажа со стороны уголовников: кто-то из братвы занимал её, уступая только своим, фрайера получали доступ к ней только в обмен на воду, съестное, алкоголь, какую-нибудь вещицу или вещь. Время пользования стульчаком дозировалось на тех же условиях.

Пацаны с фаустпатронами были танкистам страшнее даже танков и орудий противника. Танк мы видели. И орудие после выстрела могли обнаружить. А пацан прятался в окопе. И мы тратили уйму необходимого нам времени, чтобы обнаружить этого пацана. Ненависть к пацанам с фаустпатронами у танкистов была просто невероятной.

Первая очередь ОПБ состояла из трех корпусов: два 2-х этажных для 200 коек и 5-ти этажный административный корпус с поликлиникой. Полов в этих зданиях еще не было. Территория ОПБ размещалась за городом.

Но, по правде говоря, концы с концами как-то не сходились: с одной стороны, «буржуазная лженаука», а с другой, уже тогда властям стало ясно, что без этих умных машин (которые со временем превратились в компьютеры, а тогда именовались просто счетными машинами) Америку не догнать и не перегнать ни в области военной индустрии, ни в деле освоения космоса.

Это не только хроника жизни одной из миллионов семей, но и исповедь просвещенного, думающего еврейского человека, обращенная к членам его семьи, но – не только!

В Советском Союзе мы чувствовали себя евреями, когда нам говорили «жид» и не принимали на работу или в институт. Но сюда мы приехали как евреи, и не порядочно ими не быть! Ортодоксальная община требует хотя бы формального соблюдения канонов нашей религии, культуры и праздников.

Радушие всех, кого мы встречали в официальных местах и даже на улице, не виданное нами в Союзе, ошарашивало в первое время, потом мы привыкли. Но как было странно, что, встретившись глазами с незнакомым человеком на улице, в лифте или еще где-нибудь, получаешь в ответ улыбку или приветствие: How are you?

У реб Ицхака была подпольная ешива, и некоторые студенты были также и студентами ленинградских вузов, посещение которых в субботу было обязательным, иначе их исключили бы и забрали в армию. Реб Авраам сказал: «Пусть, если уж им надо там что-то делать, делают левой рукой».

«...Когда Виктор Астафьев ещё не величался Виктором Петровичем, эта земля кормила односельчан и его самого. Над вечным покоем, непривычно аккуратными для русских кладбищ рядами надгробий и оград на месте бывших пашен-огородов поднялся высокий лес, полный тихого берёзового света. Лес почти обнажён, сквозь прозрачную сень издалека рдеют цветы у трёх аскетически скромных памятников из чёрного и белого мрамора. Без эпитафий, дат прихода-ухода...»

«...Мать, торопясь, мыла нас с Натахой (уж эти Наташкины длиннющие волосы!), и ей не всегда удавалось толком вымыться самой – воды не хватало. Нравилось в бане одно: дивные мамкины каштановые волосы ниже пояса, которые она только в бане и распускала. Теперь у мамы есть своя банька. Ей повезло. Только вот распускать по голым плечам уже нечего – «Так жизнь-то идет, доча»...»