Рассказ

«Она всегда мучилась рядом с ним, это началось почти сразу после того, как они познакомились. Она была очень эмоциональной, и в этом, конечно, была неровней ему. Она хотела быть вместе с ним всегда, в каждый миг своей жизни, хотя и скрывала это от себя, стыдилась. Знала, что это не любовь, а просто животная привязанность. Уже давно она такой была и сама от этого переживала ужасно, но ничего поделать с этим не могла, ничего подходящего. Она прирастала сиамским близнецом к тому, кого любила, и тем самым сразу отдаляла любого человека на почтительное расстояние, вызывая порой у этого человека даже раздражение, — как только он начинал всё осознавать. Алексей не мог быть исключением…»

«Выяснить, что это была за птица, им вдвоем так и не удалось, так что вскоре по этому поводу на складе собрался целый “консилиум”. Оказалось, что около половины работников предприятия очень хорошо разбирается в орнитологии: шум поднялся непередаваемый…»

«Такого удара судьбы они явно не ждали. Самые нервные заревели. Те, что покрепче — захлюпали носами. Родители стали их успокаивать, бросая на меня косые взгляды. Какая-то дородная тётя оттеснила Снегурочку в угол и стала что-то доказывать ей, махая одновременно руками и головой. Снегурочку, наверное, не били с самого раннего детства, и отголоски прошлого, давно забытого детства, заставили её вжаться в угол и испуганно озираться по сторонам…»

Однако в последнее время в его отношениях с прекрасным полом явно наметился какой-то перелом. Женщины стали обращать на Соломона Ивановича всё меньше и меньше внимания, хотя он вроде никак не изменился.

«Как все просто здесь, на юге, — думал он, усилием воли уводя взгляд от запретной, соблазнительной белизны. — Расслабляющая жара, дозволенная нагота, скопление праздных женщин, кратковременность и необязательность отношений — все только на руку оголодавшему мужику! В средних широтах, на такое знакомство ушла бы уйма времени, а здесь — будто мы знакомы уже тысячу лет…».

Софью Борисовну нисколько не интересовали рассуждения её приятельницы о евреях и крестах, а тем более о плюсах и минусах. Ей не терпелось рассказать о письме, найденном в посылке, которую она получила от сестры из Америки. Чтобы скрыть от маленького слушателя содержание письма, она перешла на идиш с небольшим вкраплением русских слов.

Мы, рабочие военного призыва 1961 года, не знали, какую миссию нам предстоит выполнять в специальной монтажно-строительной части 1137. Но руководство полигона знало. Знало и Министерство обороны. В тот миг я понял, что мы были, несли службу, работали, но нас как бы и НЕ БЫЛО, потому что срок службы нам было Приказано исчислять с января 1962 года, тем, кто останется в живых.

Дав ему в руки „дело врачей“, подбросив в костёр, как сухие поленья, жизни „врачей-отравителей“, эти его так называемые соратники не поняли, что раздули пламя, которое неотвратимо пожрёт их самих. Ибо в обстановке всеобщей растерянности, ненависти и страха вновь вознесётся над страной — так же высоко, как вознёсся он в день Победы — её единственный спаситель: он, Сталин.

Имманентное свойство спорной территории — ее спорность. Кажется, что территориальный спор разрешился окончательно и бесповоротно — ничего подобного. Он возродится, дайте срок. Пока же формула семейного благополучия еще как-то работает: отец — делу венец, Арон — его правая рука, Сарра — его левая рука. Ривка и Александр — роза и меч. А в стойле бьет копытцем братец Цви. Надолго ли все это?

«— Смотри, смотри: лысый показывает на нас! Вон тому человеку в белом показывает, который к нему подошел. Да ты развернись! Видишь: они о чем-то говорят. Лысый встает, смотри! И оба идут по направлению к нам...»

В ходе расправы педагоги Меерович и Локшин были уволены из консерватории за то, что играли студентам в четыре руки «вредную музыку» Малера, Берга, Шенберга и писали «формалистическую музыку». Вождь, сам бывший семинарист, требовал покаяний. Каялись все, включая Шостаковича. Кабалевский, грассируя, клеймил «формалистов».

Вот теперь я здесь: на месте, куда, вполне возможно, и была нацелена моя ракета. Тут же в округе таких шахт было штук пятнадцать. Мы должны были их уничтожить. Заодно со всей страной. А как было иначе? Мы же не собирались нападать. Наш удар был бы актом возмездия, актом мести.

Тогда-то впервые услышали о Варламе Шаламове. Естественно, не знали о нём ничего. Но эта личность запомнилась, врубилась в память. Потому что Костя, так звали нашего незнакомца, с таким уважением отзывался о нём, цитировал потрясающие по откровенности стихи, рассказывал о мытарствах по лагерям, вновь и вновь возвращаясь к этой личности, что мы буквально ощущали его присутствие.

Гриша был оптимистом и наивно считал, что он не может быть виноват в том, чего не совершал. Его первым позывом было выкинуть письмо вместе с тикетом в помойку, но потом он решил, что из уважения к правосудию надо все-таки на него ответить и разъяснить ошибку.